Порой мы слишком часто хотим казаться неприступными. Мы слишком часто скрываем свою ревность, свои чувства. Портя тем самым все то, что толком еще даже не началось. Мы влюбляемся, и пытаемся разочароваться в человеке, нежели его просто любить. Думая что так будет легче. Мы боимся быть отвергнутыми, поэтому не подпускаем к себе никого и не даем никому шанса. Мы жесткие. Мы сильные. Мы женщины.(c)
четверг, 28 мая 2009
новый порог взросления, кажется, неизбежен.
двадцать. пора по-новому, что ли, смотреть на вещи.
но совершаю глупости как-то ничуть не реже,
только крупней и, знаете, я бы сказала хлеще,
резче, еще болезненней (даже больнее йода,
даже страшнее тетеньки в зубоврачебной форме).
странно, но я по-прежнему верю в прогноз погоды,
честность газет и правильность выполненной реформы.
помните это детское мама-меня-не-любит?
любит, уже проверила. а вот другие? двадцать,
значит должно быть пО боку, что тебе скажут люди,
значит, пора завязывать каждому улыбаться.
только все так же хочется, чтоб не в пустой постели,
чтоб от кошмаров прятали чьи-то большие руки,
чтоб обнимали бережно.
"разве ж я повзрослела?
мама, ну что ты, милая, вот ведь сказала – внуки".
обоснованная критика приветствуется. особенно придирчивая такая - надо же как-то исправлять)
двадцать. пора по-новому, что ли, смотреть на вещи.
но совершаю глупости как-то ничуть не реже,
только крупней и, знаете, я бы сказала хлеще,
резче, еще болезненней (даже больнее йода,
даже страшнее тетеньки в зубоврачебной форме).
странно, но я по-прежнему верю в прогноз погоды,
честность газет и правильность выполненной реформы.
помните это детское мама-меня-не-любит?
любит, уже проверила. а вот другие? двадцать,
значит должно быть пО боку, что тебе скажут люди,
значит, пора завязывать каждому улыбаться.
только все так же хочется, чтоб не в пустой постели,
чтоб от кошмаров прятали чьи-то большие руки,
чтоб обнимали бережно.
"разве ж я повзрослела?
мама, ну что ты, милая, вот ведь сказала – внуки".
обоснованная критика приветствуется. особенно придирчивая такая - надо же как-то исправлять)
Одевались зелёным деревья. Я шла вдоль Невы.
У моста, я заметила, был человек с чёрной тростью.
Сердце замерло, сердце воскликнуло: «Это Вы!»
В ответ разум: «Он не может быть здесь. Леди, бросьте!
Бросьте в каждом прохожем искать дорогие черты...
Это, право, чревато, Вы видите, как похудели?
Где румянец? Где след Вашей дьявольской красоты?
Вы всё реже идёте гулять, не встаёте с постели...»
Да, согласна, Ma chere, этот бред меня сводит с ума,
Но не я ли клялась сохранить до последнего вздоха
То, что он мне оставил? Любовь...Виновата сама.
Он уехал так вдруг. В этот день, Ma chere, мне стало плохо
Посреди мостовой. Я тогда шла из парка домой
И почудилось мне, что он едет в открытой карете...
А потом поняла – для него была просто игрой,
Ну а он для меня – единственным нужным на свете.
Каждый раз, вспоминая о нём, я кидалась с мостов,
Принимала то яд, то нож в сердце, то резала вены,
Слава Богу, всё это был плод лихорадочных снов –
Я жива. Но черты его – даже тени на стенах.
Я была так глупа...Ах, зачем же я с ним не бежала!
Да, я трус...Я так сильно боялась прогневать Маман...
Пожалела отца. Вышла замуж. О, если б я знала
Как мне дорого дастся один мимолётный роман.
У моста, я заметила, был человек с чёрной тростью.
Сердце замерло, сердце воскликнуло: «Это Вы!»
В ответ разум: «Он не может быть здесь. Леди, бросьте!
Бросьте в каждом прохожем искать дорогие черты...
Это, право, чревато, Вы видите, как похудели?
Где румянец? Где след Вашей дьявольской красоты?
Вы всё реже идёте гулять, не встаёте с постели...»
Да, согласна, Ma chere, этот бред меня сводит с ума,
Но не я ли клялась сохранить до последнего вздоха
То, что он мне оставил? Любовь...Виновата сама.
Он уехал так вдруг. В этот день, Ma chere, мне стало плохо
Посреди мостовой. Я тогда шла из парка домой
И почудилось мне, что он едет в открытой карете...
А потом поняла – для него была просто игрой,
Ну а он для меня – единственным нужным на свете.
Каждый раз, вспоминая о нём, я кидалась с мостов,
Принимала то яд, то нож в сердце, то резала вены,
Слава Богу, всё это был плод лихорадочных снов –
Я жива. Но черты его – даже тени на стенах.
Я была так глупа...Ах, зачем же я с ним не бежала!
Да, я трус...Я так сильно боялась прогневать Маман...
Пожалела отца. Вышла замуж. О, если б я знала
Как мне дорого дастся один мимолётный роман.
среда, 27 мая 2009
Обоснованная критика нас спасёт)
А сердце болит настолько, что хочешь жить. И плечи снова сводит почти до судорог. И ты опять торопишься и бежишь, снова забыл вернуться домой до сумерек, расстроенный взгляд отца и почти "расстрел": "Что ж ты, дурной ребёнок, со мною делаешь..."
И как ты ему расскажешь, что не хотел, что просто забыл, так бывает, на улице небо же!
- Небо же, небо, ну папа, ну посмотри!
- Что за романтик... Быстро иди сушиться!))
- Пап, ну пожалуйста, я не надол...
- Не ври.
А ты и не врал. Ты просто хотел открыться.
Так просто, кажется, просто до немоты, просто до ужаса, до глухоты, дремоты, просто - как камень в спину, как "посмотри!.."...
Просто, как рваный листик. На листике - ноты.
Тебе почти что совсем никогда не верят. И ты почти что смирился. В душе дождит.
Ночью, крадучись, тихо уходишь за двери.
А сердце болит настолько, что не дожить.
А сердце болит настолько, что хочешь жить. И плечи снова сводит почти до судорог. И ты опять торопишься и бежишь, снова забыл вернуться домой до сумерек, расстроенный взгляд отца и почти "расстрел": "Что ж ты, дурной ребёнок, со мною делаешь..."
И как ты ему расскажешь, что не хотел, что просто забыл, так бывает, на улице небо же!
- Небо же, небо, ну папа, ну посмотри!
- Что за романтик... Быстро иди сушиться!))
- Пап, ну пожалуйста, я не надол...
- Не ври.
А ты и не врал. Ты просто хотел открыться.
Так просто, кажется, просто до немоты, просто до ужаса, до глухоты, дремоты, просто - как камень в спину, как "посмотри!.."...
Просто, как рваный листик. На листике - ноты.
Тебе почти что совсем никогда не верят. И ты почти что смирился. В душе дождит.
Ночью, крадучись, тихо уходишь за двери.
А сердце болит настолько, что не дожить.
Утро.Постель.
Недостаток тепла.
Или немощь радостей.
Бьется в окно по плану отголосок стерео.
Включу ТV.Чую,видимо,что правды мало
или,как жидкости в порванном тампоне-
там понт.лжи компотом
ваш рот
накормит
реклама...
Ладно
Одеваюсь.О,девайс!
Где мы,а где вас!
Вывожу ноги на улицу,
людей так много-будто вылил на улей суп.
Лица режут улыбками,давят позитивом,
Вот бы свою депрессию зыбкую скинуть по сети вам...
Думаю.Прохожий толкает.Запах "Живанши".
Снаружи он-мачо-парень,а внутри "Жил one shit".
И под этой защитой вечно будет жить.
Ведь он нормальный,а не как я-чуть что,вздернуть жилы.
метро.
метр боли
задавят
намедни-то-
медный трон
получает тот,
кто крутит железные педали
вторые и третьи
получают лишь ветер в лицо,
а мы их в гробу видали, отгораживаясь клаксоном,
ворочаясь также неуклюже
как дети называя все это танцем,как сонные,
разрозненно и без единого такта
влетаем в "далее":
евростандарт на старте, как заплатка сознания,
добавляющая на все разом эффект полу-тон,
и если так то,
не люди мы, а планктон.
-остается плакать только-
в венах метро тромбом встали составы
суставы сковала железа безжизненность в ночь выкинув сутки
вновь выть в луну суть их
судеб.
.лениво.
я робот а не оратор
и архитектуры лепнина
введет в диссонанс мой глас,
лишь усугубляя маразм.
солнце творило нас разом, а мы потеряли разум,
смотря как луна зажигаясь
смеялась в лицо нам,
рябая...
я робот,
а не оратор,
устал я удерживать время
- до
завтра.
И пусть простые желания стали
завистливыми.
мыслей мосты сжимая,от слабости
за-ви-сли мы.
Бог-Планета тащит за ногу и будет тащить
и тот факт что мне не выдали жабр,
и я жалок - смешон.
тень-ростовщик
расставит все по своим местам
скупайте билеты в плацкартный, увидимся там.
Недостаток тепла.
Или немощь радостей.
Бьется в окно по плану отголосок стерео.
Включу ТV.Чую,видимо,что правды мало
или,как жидкости в порванном тампоне-
там понт.лжи компотом
ваш рот
накормит
реклама...
Ладно
Одеваюсь.О,девайс!
Где мы,а где вас!
Вывожу ноги на улицу,
людей так много-будто вылил на улей суп.
Лица режут улыбками,давят позитивом,
Вот бы свою депрессию зыбкую скинуть по сети вам...
Думаю.Прохожий толкает.Запах "Живанши".
Снаружи он-мачо-парень,а внутри "Жил one shit".
И под этой защитой вечно будет жить.
Ведь он нормальный,а не как я-чуть что,вздернуть жилы.
метро.
метр боли
задавят
намедни-то-
медный трон
получает тот,
кто крутит железные педали
вторые и третьи
получают лишь ветер в лицо,
а мы их в гробу видали, отгораживаясь клаксоном,
ворочаясь также неуклюже
как дети называя все это танцем,как сонные,
разрозненно и без единого такта
влетаем в "далее":
евростандарт на старте, как заплатка сознания,
добавляющая на все разом эффект полу-тон,
и если так то,
не люди мы, а планктон.
-остается плакать только-
в венах метро тромбом встали составы
суставы сковала железа безжизненность в ночь выкинув сутки
вновь выть в луну суть их
судеб.
.лениво.
я робот а не оратор
и архитектуры лепнина
введет в диссонанс мой глас,
лишь усугубляя маразм.
солнце творило нас разом, а мы потеряли разум,
смотря как луна зажигаясь
смеялась в лицо нам,
рябая...
я робот,
а не оратор,
устал я удерживать время
- до
завтра.
И пусть простые желания стали
завистливыми.
мыслей мосты сжимая,от слабости
за-ви-сли мы.
Бог-Планета тащит за ногу и будет тащить
и тот факт что мне не выдали жабр,
и я жалок - смешон.
тень-ростовщик
расставит все по своим местам
скупайте билеты в плацкартный, увидимся там.
Начало
XI.
Прошло две недели – не скучных, не грустных, просто взяли и прошли мимо, даже не помахав ручкой на прощанье. Так бывает точно так же с желтыми листьями, что кружатся и улетают в сторону, в одночасье распрощавшись со всей своей семьей – нет у них этих ручек чтобы прощаться.
На протяжении всех этих дней сумку услужливо оттягивали тетрадки первокурсников с вышкой – иногда приходилось переходить на подножный корм, пока жеманная удача не выдавала очередной Интернет-заказ. А пока - качаем мускулатуру и зарабатываем деньги на сантехника, ведь, кажется, давно пора прочистить канализацию.
И Биста я так и не видела. Иногда вот так мы начинаем играть в прятки («Я тебя не вижу», «Я не в сети», «Я боюсь»… ), забывая о том, что мы ведь – друзья, которых стоит держаться как самих себя. Бывает обидно, бывает – оправданно, но что происходило сейчас – отчасти не понятно…
А самое странное – никаких историй, никаких намеков или недомолвок, никаких видений, просто ничего. Будто бы мне все это привиделось, будто бы я временно сошла с ума, или напридумывала себе сказку с принцем-конем, злодеем-учителем и тотальной битвой не на жизнь, а на смерть, которую я умудрилась проспать. Смешно? Ну хоть не страшно.
А дальше – дальше я шла домой, опять нагруженная тетрадками и домашним заданием. Светили желтым сырным светом фонари на улицах, почти не шуршали перетертые в разноцветную крошку листья - осень в этом году выдалась поразительно засушливой. Денег в кошельке было очень, до голодного кульбита в желудке, мало – всего-навсего двадцать рублей. Вот скажите, и что на эти деньги можно сделать? Доехать до дома или купить булку хлеба? Или все же оставить на поездку до института на завтра, а сегодня гулять по вечернему городу? Я выбрала последний вариант. До завтрашнего утра нам перечислят стипендию, да и за ночь я решу пару-тройку работ – а это еще около семисот рублей при самом хорошем раскладе…
Может быть именно поэтому, из-за голодных рассуждений о деньгах, я и не услышала, как сзади в ритм моих шагов вплелся еще один – тихий уверенный шаг знающего человека. Может быть, мне все же не стоило поехать домой сегодня на автобусе, и - черт! - гори огнем первая пара специализированного предмета? Кто ж знал, что все так обернется…
- Девушка! – Раздался сзади крик, и когда я уже поворачивала голову, меня сбили с ног. Больно шмякнувшись, и, разодрав в кровь руки и коленки, я постаралась вывернуться из рук этого сумасшедшего человека. Куда уж там! Сдернув сумку, в которую этот гад вцепился, будто в собственную вещь, я получила хоть какой-то шанс быстро сбежать. Но то ли сноровки не хватило, то ли опыта (все же не каждый день на меня маньяки нападают) – вместо того, чтобы вывернуться из лап этого вора, покусившегося на мои последние две десятки, я пребольно ударилась о кирпичную кладку.
- Иди сюда, моя сладенькая! – Ко мне потянулись волосатые руки незнакомца, после чего мне вдруг стало страшно. Ведь если бы просто стащили сумку, где нет ничего особо ценного, кроме пустого кошелька, то это было бы так – досадной мелочью, а это…
- Не трогай меня, гад! – Со всей дури истерично завизжала я – дома жилые, должен же хоть кто-то услышать этот вопль?! Или нет?..
Одной рукой он вцепился мне в горло, второй удерживая мою правую руку, жарким боком прижался к ногам… Из горла вырвался хрип – Боже, пожалуйста! Хоть один собачник, хоть одна любопытная старушка, хоть кто-нибудь! Еще не так поздно, чтобы сидеть дома и смотреть передачу про маньяка-извращенца. Черт, если ты сейчас не выглянешь в окно, то станет на одну жертву больше! Боже!!! Рукой цеплялась за побелевшие кисти-совки мужика, а он смотрел мне в глаза, в котором все сильнее разжигался бесовский огонек.
- Пож…лу…ста…- задыхаясь, попробовала сказать я. Он лишь поднял руку, запрокидывая мне шею.
А на небе – никаких звезд. Только вот на кладке, за которую уже почему-то судорожно цепляется моя рука, какой-то белый рисунок… Кажется, здесь были крылья ангела – два любителя граффити пару дней назад соревновались в своем творчестве…или нет?
А почему в глазах – какой-то белый туман? Что вообще происходит?..
XII.
Город был тихим, умиротворенным и каким-то… не живым, что ли? На улицах горели желтым кованые фонари, разгоняя сиреневатую мглу по углам и подворотням. В окнах невысоких и мокрых, будто после дождя, домов, за шторами радостно светили маленькие личные солнышки, заключенные в стеклянные замки. Только вот людей почему-то рядом с этими «солнцами» не было. Не было и припозднившихся прохожих, будто бы все жители собрались в каком-то старинном английском клубе, где дамы пили чай, а их кавалеры выкуривали прекрасные кубинские сигары.
По брусчатке мирно стлался такой же сиренево-желтый туман: под фонарями немного более прозрачный и менее игривый, чем в паре метрах, где он, резвясь, начинал складываться в какие-то узоры. Все это походило на декорации сказки, только про самих героев писатель как-то совсем забыл, может быть, отвлекшись на чашечку кофе.
В витринах, украшенных ажурной ковкой неизвестного мастера, на продажу были выставлены крылья. Они церемонно стояли на специальных постаментах внутри магазина, и каждое перышко на них было подогнано будто на заказ неизвестным трудолюбивым господином. Полюбовавшись пару минут, будто на ювелирное изделие высокой цены, я медленно пошла дальше по этому странному месту, все еще надеясь встретить хоть одного жителя этой неведомой страны.
Под очередным фонарем стоял невидимый Никто, в черном котелке и белых перчатках. В руках у него была неуместная узловатая трость – мне кажется, что сюда бы намного лучше подошла бы простая, отполированная, из какого-нибудь дерева, а не эта, явно вышедшая из потомков Древней Руси.
И да, этот Никто ждал меня. Как только я приблизилась к нему, он величественно приподнял котелок своими белыми перчатками и затем услужливо предложил пройтись под ручку. Так правильно было идти вот так, с невидимым Никто по этому городу, не известно куда и не известно зачем.
Хотя, цель моего Никто оказалась мне знакомой. Он привел меня к тому дому из моего сна, где стены его упирались в тяжелые сиреневато-свинцовые тучи. Он услужливо приоткрыл мне дверь и предложил войти. Его белые перчатки как бы невзначай указали мне направление. И, мне кажется, мой неизвестный Никто улыбался – ему явно доставила огромное удовольствие наша безмолвная прогулка.
Как только я зашла во внутрь, дверь за мной тут же захлопнулась, и снаружи вновь разразилась буря – ветер завыл и осыпал колючими мелкими снежинками, по-своему пытаясь укутать этот мир. Где-то внутри догорал теплый камин, изредка потрескивая поленцами. Там на полу точно должна была лежать шкура какого-то теплого зверя, которая могла бы подарить покой точно также как и то «впрошлоразное» кресло. Оставалось только сделать пару шагов и очутиться в самой комнате, где меня уже точно ждал…
- Здравствуй, дорогая! Надеюсь, мой друг Никто удосужился тебя встретить и проводить в дом? – Бист вольготно вытянулся на пушистом белом звере. В синих глазах играли блики от камина, а в руке он держал кружку с горячим глинтвейном. По комнате плыл аромат дерева, гвоздики и чуть пьяной корицы. – Хочешь? – Смешливо посмотрел он на меня, протягивая свою кружку.
Я медленно стала раскручивать намотанный вокруг шеи шарф, стараясь лишний раз не отводить взгляда от этого потерявшегося для меня человека. Он стал странным, местами сумасшедшим, проводником в этот мир, моим другом – и моим незваным учителем. Конечно же, я его опасалась, ведь только сменится синий цвет на серо-голубой, и мне придется придумывать какую-то правдоподобную сказку, объяснять любимому другу этот безлюдный мирок, который и меня то не особо признает, раз не показывает своих обитателей.
- Иди сюда, ко мне. Думаю, нам найдется, о чем с тобой поговорить… - улыбнулся он мне.
И я пошла, по пути сдергивая длинный шарф…
XIII.
«Какой мягкий», - босые ноги почти по щиколотку зарываются в уютный снежно-кремовый ворс. Подпушек у этой неизвестной зверушки настолько плотный, что ноги просто утопают в нерешительной нежности, и кожа впервые чувствует столь бережные прикосновения. От ворса по всему телу разливается какое-то щекочущее тепло, и появившийся из ниоткуда пушистый котенок от счастья выпускает остренькие коготки. Глаза сами по себе начинают довольно жмуриться.
- Что же ты не ложишься? – Он мурлычет, как довольный кот, уже выжравший свою валерьянку. Он жмурит глаза, в которых играют блики синего, лазурного, фиалкового цветов.
Шарф наконец-то полетел в сторону, на прощанье помахав черно-бордовыми кистями, и, как верный пес, улегся возле выхода из комнаты, ожидая свою гулящую хозяйку.
Как только опускаюсь на колени - его лицо вдруг оказывается на опасной близости. Он ласково смеется, и воздух несет ко мне ароматы пьянящего вина и совсем чуть-чуть сухого дерева из разгоревшегося камина. У него другие глаза, и я никогда не позволю себя ему поцеловать.
- Ох, глупенькая! – Этот человек продолжает приглушенно смеяться, откидываясь на мягкую шкуру. Действительно. Глупая. Он же читает мои мысли, а я тут придумываю всякое.
- Не бойся, не буду я к тебе приставать… Ложись рядом. – Он чуть сдвигается в сторону, от чего по его телу начинают бродить неровные тени от полыхающего сбоку камина. Это придает ему оттенок волшебной загадочности, будто бы ее и так мало в этой комнате…
Шуршит тканью куртка, пока я развязываю пояс – по комнате давно уже плывет жар совсем не осеннего солнца, и вся спина покрывается влагой. Он же следит за мной, чуть лукаво улыбаясь, этот чеширский кот местного разлива. Следит за моими немного нервными движениями, за пальцами, которые почему-то дрожат. Будто бы это сцена из далекого прошлого, когда впервые целуешь какого-то мальчишку, сидя на чужом диване в чужом доме…
- Эх, девочка моя! – Его улыбка порхает где-то в районе моего уха, его дыхание щекочет кожу… Все же этот учитель не обладает нужной выдержкой – подхватился сам, взял меня за руку, потянул на себя…
- Посмотри на огонь, - попросил он меня, поворачиваясь ко мне лицом. - Иногда языки пламени могут рассказать чудные истории, главное правильно вслушиваться… - Его дыхание чуть опаляет мои щеки, поленца едва слышно уютно потрескивают. – Давным-давно жил на свете один человек, то ли женщина, то ли мужчина – время стерло эти рамки, оставив лишь суть. Он был простым смертным – работягой, который трудился день и ночь, то ли в доме, если бы он был женщиной, то ли в поле – если бы он был мужчиной. Но он был очень добр, даже слишком, как казалось тогда его соседям. Никогда не гонял соседских мальчишек, которые забирались в его сад по клубнику, никогда не подымал руку на блудливых кошек и собак-попрошаек… – Он подпер одной рукой голову, вглядываясь во что-то позади меня. В его глазах еще играли блики, хотя я и послушно смотрела на огонь, где язычки сплетались в сильную фигуру, трудящуюся где-то там… - И вот однажды в их село пришла странница, настолько необычная, что весть о ее прибытии разнеслась на многие деревни вокруг. Казалось, она не была человеком – слишком мелодичен был ее голос, лившийся подобно арфе, слишком тонки были руки с округлыми зеленоватыми ногтями, слишком упрямо девушка прятала свое лицо за темным капюшоном. Она не была ни доброй (не помогала никому вокруг, не рассказывала никаких волшебных целительных рецептов, которые должны были быть, как уверяли односельчане), ни злой (не похищала детей, не готовила их на вертеле) – просто путница с дивным голосом, ради которого со всех округ приходили дети послушать песнопения о великих героях... Как-то раз пришел на вечерние посиделки и этот работяга. Устроился поудобнее после рабочего дня и погрузился в печальные, но чистые нотки ее мелодии. О чем пела путница в тот вечер, никто не запомнил. Да только когда уже всех детей разогнали по домам, а все взрослые ушли готовиться к завтрашнему дню, остались они вдвоем, один на один. Девушка спела еще какую-то балладу на неизвестном наречии, и открыла свое лицо. Ночи тогда, говорят, были намного темнее, чем теперь, потому он и не увидел ничего. Вернее, ему сначала показалось, что он видит лицо дивной красоты, такое, как он думал должно было быть у такой сказочной путницы, как его собеседница. Но потом он понял, что у нее нет лица, лишь туман, что чуть зеленее на месте глаз. Не успел он испугаться, как девушка заговорила не своим прекрасным голосом, а чьим-то чужим, глухим и тусклым… Она рассказывала, что много видела в своей жизни, с многими людьми разговаривала, но нигде не получала того отклика, что нашла в его душе. Теперь он уже не боялся, теперь ему стало интересно – уж очень хотелось узнать, что же она разглядела в нем такого своими несуществующими глазами. Он попытался разузнать это, но девушка лишь сказала, что верит ему, что он все скоро сам поймет, и что совсем не обязательно, чтобы она рассказывала ему все сама. Она накинула капюшон и вновь заговорила своим чудесным голосом. Она попросила разрешения остаться в этой деревне и жить здесь вместе с этим человеком в одном доме. Не долго думая, работяга согласился. Тогда девушка улыбнулась одним только голосом и объяснила, что, как только, он согласился принять ее такую, безголовую уродку, к себе в дом, она стала потихоньку растворяться в этом селе без остатка. Она пообещала, что будет везде – неслышными тенями бродить по улицам, кошачьими глазами следить за детишками, собачьим лаем доносить о неприятностях. Она сказала, что нашла свое счастье, не ошибившись в этом человеке. И перед тем, как полностью растаять, она попросила разрешение изредка приходить к нему в своем привычном облике и разговаривать с ним о селе, работе, приятностях и неприятностях – словом, обо всем, о чем бы только ни пожелал говорить с ней добрый человек. Взамен же она просила, лишь капельку его заботы и участия – чтобы он берег ее душу, что всегда будет в сердце этого человека…
- И он согласился? – В нетерпении спросила я. Передо мной, на живом, красно-желтом экране пламени разворачивалась пьеса имени того доброго человека, пьеса его жизни.
- Да, согласился. И она растворилась в селе. – Закончил этот странный человек, и с довольным видом уставился в потолок, подложив руки под голову.
- Она…превратилась в Душу Села? – Неуверенно предположила я, переводя взгляд с импровизированного телевизора на друга.
- Да, - так просто ответил он; в его волосах запутался блик огонька, и они стали сверкать и переливаться, как какие-нибудь драгоценные камни.
- Но что же она такое увидела в его душе? Он потом разобрался? – Сейчас меня совсем немного тянуло прикоснуться к его волосам, но это был скорее порыв восхищения рассказом, чем порыв на…
- Говорят, он смог понять, что именно заметила в его душе путница, но никогда никому не рассказал об этом. Говорят, что Душа Города сама выбирает себе хранителя. Ведь он действительно стал своеобразным Хранителем первой Души… - Он едва улыбнулся, глядя, как я, задумавшись, закусила губу и теперь настойчиво что-то там проигрывала у себя в голове.
- Но это…всего лишь… сказка? – И широко открыты глаза, потому что в моей сказке просто не могла начаться еще одна сказка…
- Это так называемая Перво-Легенда о том, как появились Души у Городов. Это один из множества вариантов, никем особо не признанный, но более широко известный, чем остальные, - немного неохотно признался Не-Бист. – И что ты скажешь?
- Но ты ничего не рассказывал о крыльях у этих хранителей… - Чуть удивленно отметила я, погружаясь в его темно-синие глаза…
Он рассмеялся тихим мелодичным смехом.
- Это же просто легенда, - сказал он. – Ведь это совсем не обязательно, чтобы все в ней оказалось правдой, ведь так?..
XIV.
Благодарность: девушке, что сидит со мной за одной партой ^^
Сквозь мглистые облака пробилась одна звездочка и стала подбадривать меня своим ярким отсветом. Она шептала мне своим тихим и звонким звездным голоском какие-то слова, иногда срываясь на громкие реплики, но тут же затихала и, переживая, задавала один и тот же вопрос: «С тобой все в порядке?». Но что же я могла ответить на ее переживания, если горло мое горело огнем, и от этого периодически проплывали толстые мглистые мухи прямо перед моим носом. Стоп, а собственно, почему мне так больно? Я же только что лежала на том восхитительном ковре, да и от меня еще пахнет камином и «его» глинтвейном…
Взмахнув свободной рукой, я каким-то чудом умудрилась оттолкнуть от себя это похотливое тело на приличное расстояние. Мужика откинуло от меня, как будто бы из запертого сосуда Одиссея выпустили шквальный ветер, и тот своей силой унес его от меня. Только почему-то его, здорового бородатого мужика, как будто бы приморозило к асфальту, и он не мог сдвинуться с места. Глаза его повылазили из орбит, а по подбородку стекла тоненькая струйка слюны. А я просто стояла возле кирпичной кладки и держалась за саднящее горло рукой. Кричать сил не было, оставалось только злобно глядеть на этого жуткого человека и в такт сорванному дыханию помахивать крыльями…
Стоп! Чем помахивать?!
Так вот почему этот маньяк теперь стоит и с ужасом глазеет на нечто темное за моей спиной? Так вот почему он дрожит так, что даже мне видно, как по нему бегают мурашки размером с кулак?
Я ляпнула первое, что пришло в голову своим гипер-охрипшим голосом и помахала крыльями:
- Бу!!! – в горле провело крупной наждачкой, вызвав поистине адские боли, но реакция этого мужичка того стоила. С воплем «Демоны!!!» он весь как-то сразу сжался в размерах, прижал свои волосатые ручки к груди и обиженно припустил из подворотни. Это было до того забавно, что, даже не смотря на свое несостоявшееся «изнасилование», я плюхнулась на асфальт и стала тихо-мирно хохотать, вспоминая небезызвестный фильм советского производства и гениальнейшую фразу, которая явно вдохновила этого чудаковатого маньяка на поиски нечисти среди своих жертв. Правда, вместо нормального смеха у меня выходили какие-то жуткие звуки, которые и классифицировать-то не возможно, но ведь это совсем другая история, да?
Вот так я и сидела минут двадцать на холодном месте, похихикивая над незадачливым маньяком и наблюдая, как мои конспекты треплет мой личный ветерок от неоформившихся крыльев. Я больше их даже не боялась – ну крылья, ну мои, а что делать-то? И на них даже перьев-то нет. Так, одни какие-то переливчатые потоки темного, сгущенного воздуха по краям, а что у меня за спиной творилось – я даже не представляла. Хотя все же нет, представляла. Там же кладка с белыми нарисованными крыльями. Вот такая вот странная картинка вечером в нашем городе вырисовывалась – сидит себе девушка на полу в позе «Я упала с сеновала, тормозила чем попало», нацепила себе одни крылья, темные, а за ними – еще одни, светлые, видимо, для контраста…
Руки живут отдельной жизнью, и потому сами тянутся до телефона в кармане куртки, а потом нагло подсовывают голове с уже набранным знакомым номерком – мол, разговаривай сама, вот коварные.
Как только слышится усталое «Алло», голос, как оказывается, тот еще предатель, начинает вещать нечто странное:
- Привет, учитель! Представляешь, нам даже с тобой не пришлось идти в тот магазин за крыльями в твоем пустом городе! А знаешь, почему? Ты просто не поверишь – они у меня сами по себе появились! Эй, ты меня слушаешь? Алло!
- Прости, что?.. – в голосе не то что полное недоумение - нотки раздражения напополам с привкусом страха.
- Я… я… - мозг лихорадочно соображает, и единственное, в чем он действительно уверен, прыгает на меня фразой «Что ты несешь, глупая?», - Прости, я, кажется, что-то не то сказала? – весь восторженный адреналин испаряется даже быстрее чем в мгновение ока, оставляя в висках упертого дятла, а в горле – хрипящего зверька неизвестной породы.
- Где ты? С тобой все в порядке? – убила бы за одну только твою догадливость, Бист. Севшим голосом вру:
- Все в порядке.
А в ответ слышу его строгое «Не верю» и чуть позже «Ты где?».
- Шла домой из института, пока на меня не напал маньяк, – в голос вплетается усталое безразличие. Только не говори, что хочешь услышать эту безумную свистопляску с маньяком, учителем-тобой и дорогим Никто?
- Иди на остановку и жди меня там. Я сейчас приеду.
Трубка пищит отбоем. На губах кривится улыбка. Так странно, мой дорогой Бист. Мы не общаемся неделями, а потом ты летишь ко мне первым же рейсом по банальному требованию сиюминутного желания…
Да, но сейчас важнее всего придумать, как спрятать эти крылья. Просто я так случайно подозреваю, что запоздалые пассажиры не особо оценят мое новое воздуховидное приобретение…
На этот раз не стала выкладывать большой кусок... Внимательно слушаю критику.
XI.
Прошло две недели – не скучных, не грустных, просто взяли и прошли мимо, даже не помахав ручкой на прощанье. Так бывает точно так же с желтыми листьями, что кружатся и улетают в сторону, в одночасье распрощавшись со всей своей семьей – нет у них этих ручек чтобы прощаться.
На протяжении всех этих дней сумку услужливо оттягивали тетрадки первокурсников с вышкой – иногда приходилось переходить на подножный корм, пока жеманная удача не выдавала очередной Интернет-заказ. А пока - качаем мускулатуру и зарабатываем деньги на сантехника, ведь, кажется, давно пора прочистить канализацию.
И Биста я так и не видела. Иногда вот так мы начинаем играть в прятки («Я тебя не вижу», «Я не в сети», «Я боюсь»… ), забывая о том, что мы ведь – друзья, которых стоит держаться как самих себя. Бывает обидно, бывает – оправданно, но что происходило сейчас – отчасти не понятно…
А самое странное – никаких историй, никаких намеков или недомолвок, никаких видений, просто ничего. Будто бы мне все это привиделось, будто бы я временно сошла с ума, или напридумывала себе сказку с принцем-конем, злодеем-учителем и тотальной битвой не на жизнь, а на смерть, которую я умудрилась проспать. Смешно? Ну хоть не страшно.
А дальше – дальше я шла домой, опять нагруженная тетрадками и домашним заданием. Светили желтым сырным светом фонари на улицах, почти не шуршали перетертые в разноцветную крошку листья - осень в этом году выдалась поразительно засушливой. Денег в кошельке было очень, до голодного кульбита в желудке, мало – всего-навсего двадцать рублей. Вот скажите, и что на эти деньги можно сделать? Доехать до дома или купить булку хлеба? Или все же оставить на поездку до института на завтра, а сегодня гулять по вечернему городу? Я выбрала последний вариант. До завтрашнего утра нам перечислят стипендию, да и за ночь я решу пару-тройку работ – а это еще около семисот рублей при самом хорошем раскладе…
Может быть именно поэтому, из-за голодных рассуждений о деньгах, я и не услышала, как сзади в ритм моих шагов вплелся еще один – тихий уверенный шаг знающего человека. Может быть, мне все же не стоило поехать домой сегодня на автобусе, и - черт! - гори огнем первая пара специализированного предмета? Кто ж знал, что все так обернется…
- Девушка! – Раздался сзади крик, и когда я уже поворачивала голову, меня сбили с ног. Больно шмякнувшись, и, разодрав в кровь руки и коленки, я постаралась вывернуться из рук этого сумасшедшего человека. Куда уж там! Сдернув сумку, в которую этот гад вцепился, будто в собственную вещь, я получила хоть какой-то шанс быстро сбежать. Но то ли сноровки не хватило, то ли опыта (все же не каждый день на меня маньяки нападают) – вместо того, чтобы вывернуться из лап этого вора, покусившегося на мои последние две десятки, я пребольно ударилась о кирпичную кладку.
- Иди сюда, моя сладенькая! – Ко мне потянулись волосатые руки незнакомца, после чего мне вдруг стало страшно. Ведь если бы просто стащили сумку, где нет ничего особо ценного, кроме пустого кошелька, то это было бы так – досадной мелочью, а это…
- Не трогай меня, гад! – Со всей дури истерично завизжала я – дома жилые, должен же хоть кто-то услышать этот вопль?! Или нет?..
Одной рукой он вцепился мне в горло, второй удерживая мою правую руку, жарким боком прижался к ногам… Из горла вырвался хрип – Боже, пожалуйста! Хоть один собачник, хоть одна любопытная старушка, хоть кто-нибудь! Еще не так поздно, чтобы сидеть дома и смотреть передачу про маньяка-извращенца. Черт, если ты сейчас не выглянешь в окно, то станет на одну жертву больше! Боже!!! Рукой цеплялась за побелевшие кисти-совки мужика, а он смотрел мне в глаза, в котором все сильнее разжигался бесовский огонек.
- Пож…лу…ста…- задыхаясь, попробовала сказать я. Он лишь поднял руку, запрокидывая мне шею.
А на небе – никаких звезд. Только вот на кладке, за которую уже почему-то судорожно цепляется моя рука, какой-то белый рисунок… Кажется, здесь были крылья ангела – два любителя граффити пару дней назад соревновались в своем творчестве…или нет?
А почему в глазах – какой-то белый туман? Что вообще происходит?..
XII.
Город был тихим, умиротворенным и каким-то… не живым, что ли? На улицах горели желтым кованые фонари, разгоняя сиреневатую мглу по углам и подворотням. В окнах невысоких и мокрых, будто после дождя, домов, за шторами радостно светили маленькие личные солнышки, заключенные в стеклянные замки. Только вот людей почему-то рядом с этими «солнцами» не было. Не было и припозднившихся прохожих, будто бы все жители собрались в каком-то старинном английском клубе, где дамы пили чай, а их кавалеры выкуривали прекрасные кубинские сигары.
По брусчатке мирно стлался такой же сиренево-желтый туман: под фонарями немного более прозрачный и менее игривый, чем в паре метрах, где он, резвясь, начинал складываться в какие-то узоры. Все это походило на декорации сказки, только про самих героев писатель как-то совсем забыл, может быть, отвлекшись на чашечку кофе.
В витринах, украшенных ажурной ковкой неизвестного мастера, на продажу были выставлены крылья. Они церемонно стояли на специальных постаментах внутри магазина, и каждое перышко на них было подогнано будто на заказ неизвестным трудолюбивым господином. Полюбовавшись пару минут, будто на ювелирное изделие высокой цены, я медленно пошла дальше по этому странному месту, все еще надеясь встретить хоть одного жителя этой неведомой страны.
Под очередным фонарем стоял невидимый Никто, в черном котелке и белых перчатках. В руках у него была неуместная узловатая трость – мне кажется, что сюда бы намного лучше подошла бы простая, отполированная, из какого-нибудь дерева, а не эта, явно вышедшая из потомков Древней Руси.
И да, этот Никто ждал меня. Как только я приблизилась к нему, он величественно приподнял котелок своими белыми перчатками и затем услужливо предложил пройтись под ручку. Так правильно было идти вот так, с невидимым Никто по этому городу, не известно куда и не известно зачем.
Хотя, цель моего Никто оказалась мне знакомой. Он привел меня к тому дому из моего сна, где стены его упирались в тяжелые сиреневато-свинцовые тучи. Он услужливо приоткрыл мне дверь и предложил войти. Его белые перчатки как бы невзначай указали мне направление. И, мне кажется, мой неизвестный Никто улыбался – ему явно доставила огромное удовольствие наша безмолвная прогулка.
Как только я зашла во внутрь, дверь за мной тут же захлопнулась, и снаружи вновь разразилась буря – ветер завыл и осыпал колючими мелкими снежинками, по-своему пытаясь укутать этот мир. Где-то внутри догорал теплый камин, изредка потрескивая поленцами. Там на полу точно должна была лежать шкура какого-то теплого зверя, которая могла бы подарить покой точно также как и то «впрошлоразное» кресло. Оставалось только сделать пару шагов и очутиться в самой комнате, где меня уже точно ждал…
- Здравствуй, дорогая! Надеюсь, мой друг Никто удосужился тебя встретить и проводить в дом? – Бист вольготно вытянулся на пушистом белом звере. В синих глазах играли блики от камина, а в руке он держал кружку с горячим глинтвейном. По комнате плыл аромат дерева, гвоздики и чуть пьяной корицы. – Хочешь? – Смешливо посмотрел он на меня, протягивая свою кружку.
Я медленно стала раскручивать намотанный вокруг шеи шарф, стараясь лишний раз не отводить взгляда от этого потерявшегося для меня человека. Он стал странным, местами сумасшедшим, проводником в этот мир, моим другом – и моим незваным учителем. Конечно же, я его опасалась, ведь только сменится синий цвет на серо-голубой, и мне придется придумывать какую-то правдоподобную сказку, объяснять любимому другу этот безлюдный мирок, который и меня то не особо признает, раз не показывает своих обитателей.
- Иди сюда, ко мне. Думаю, нам найдется, о чем с тобой поговорить… - улыбнулся он мне.
И я пошла, по пути сдергивая длинный шарф…
XIII.
«Какой мягкий», - босые ноги почти по щиколотку зарываются в уютный снежно-кремовый ворс. Подпушек у этой неизвестной зверушки настолько плотный, что ноги просто утопают в нерешительной нежности, и кожа впервые чувствует столь бережные прикосновения. От ворса по всему телу разливается какое-то щекочущее тепло, и появившийся из ниоткуда пушистый котенок от счастья выпускает остренькие коготки. Глаза сами по себе начинают довольно жмуриться.
- Что же ты не ложишься? – Он мурлычет, как довольный кот, уже выжравший свою валерьянку. Он жмурит глаза, в которых играют блики синего, лазурного, фиалкового цветов.
Шарф наконец-то полетел в сторону, на прощанье помахав черно-бордовыми кистями, и, как верный пес, улегся возле выхода из комнаты, ожидая свою гулящую хозяйку.
Как только опускаюсь на колени - его лицо вдруг оказывается на опасной близости. Он ласково смеется, и воздух несет ко мне ароматы пьянящего вина и совсем чуть-чуть сухого дерева из разгоревшегося камина. У него другие глаза, и я никогда не позволю себя ему поцеловать.
- Ох, глупенькая! – Этот человек продолжает приглушенно смеяться, откидываясь на мягкую шкуру. Действительно. Глупая. Он же читает мои мысли, а я тут придумываю всякое.
- Не бойся, не буду я к тебе приставать… Ложись рядом. – Он чуть сдвигается в сторону, от чего по его телу начинают бродить неровные тени от полыхающего сбоку камина. Это придает ему оттенок волшебной загадочности, будто бы ее и так мало в этой комнате…
Шуршит тканью куртка, пока я развязываю пояс – по комнате давно уже плывет жар совсем не осеннего солнца, и вся спина покрывается влагой. Он же следит за мной, чуть лукаво улыбаясь, этот чеширский кот местного разлива. Следит за моими немного нервными движениями, за пальцами, которые почему-то дрожат. Будто бы это сцена из далекого прошлого, когда впервые целуешь какого-то мальчишку, сидя на чужом диване в чужом доме…
- Эх, девочка моя! – Его улыбка порхает где-то в районе моего уха, его дыхание щекочет кожу… Все же этот учитель не обладает нужной выдержкой – подхватился сам, взял меня за руку, потянул на себя…
- Посмотри на огонь, - попросил он меня, поворачиваясь ко мне лицом. - Иногда языки пламени могут рассказать чудные истории, главное правильно вслушиваться… - Его дыхание чуть опаляет мои щеки, поленца едва слышно уютно потрескивают. – Давным-давно жил на свете один человек, то ли женщина, то ли мужчина – время стерло эти рамки, оставив лишь суть. Он был простым смертным – работягой, который трудился день и ночь, то ли в доме, если бы он был женщиной, то ли в поле – если бы он был мужчиной. Но он был очень добр, даже слишком, как казалось тогда его соседям. Никогда не гонял соседских мальчишек, которые забирались в его сад по клубнику, никогда не подымал руку на блудливых кошек и собак-попрошаек… – Он подпер одной рукой голову, вглядываясь во что-то позади меня. В его глазах еще играли блики, хотя я и послушно смотрела на огонь, где язычки сплетались в сильную фигуру, трудящуюся где-то там… - И вот однажды в их село пришла странница, настолько необычная, что весть о ее прибытии разнеслась на многие деревни вокруг. Казалось, она не была человеком – слишком мелодичен был ее голос, лившийся подобно арфе, слишком тонки были руки с округлыми зеленоватыми ногтями, слишком упрямо девушка прятала свое лицо за темным капюшоном. Она не была ни доброй (не помогала никому вокруг, не рассказывала никаких волшебных целительных рецептов, которые должны были быть, как уверяли односельчане), ни злой (не похищала детей, не готовила их на вертеле) – просто путница с дивным голосом, ради которого со всех округ приходили дети послушать песнопения о великих героях... Как-то раз пришел на вечерние посиделки и этот работяга. Устроился поудобнее после рабочего дня и погрузился в печальные, но чистые нотки ее мелодии. О чем пела путница в тот вечер, никто не запомнил. Да только когда уже всех детей разогнали по домам, а все взрослые ушли готовиться к завтрашнему дню, остались они вдвоем, один на один. Девушка спела еще какую-то балладу на неизвестном наречии, и открыла свое лицо. Ночи тогда, говорят, были намного темнее, чем теперь, потому он и не увидел ничего. Вернее, ему сначала показалось, что он видит лицо дивной красоты, такое, как он думал должно было быть у такой сказочной путницы, как его собеседница. Но потом он понял, что у нее нет лица, лишь туман, что чуть зеленее на месте глаз. Не успел он испугаться, как девушка заговорила не своим прекрасным голосом, а чьим-то чужим, глухим и тусклым… Она рассказывала, что много видела в своей жизни, с многими людьми разговаривала, но нигде не получала того отклика, что нашла в его душе. Теперь он уже не боялся, теперь ему стало интересно – уж очень хотелось узнать, что же она разглядела в нем такого своими несуществующими глазами. Он попытался разузнать это, но девушка лишь сказала, что верит ему, что он все скоро сам поймет, и что совсем не обязательно, чтобы она рассказывала ему все сама. Она накинула капюшон и вновь заговорила своим чудесным голосом. Она попросила разрешения остаться в этой деревне и жить здесь вместе с этим человеком в одном доме. Не долго думая, работяга согласился. Тогда девушка улыбнулась одним только голосом и объяснила, что, как только, он согласился принять ее такую, безголовую уродку, к себе в дом, она стала потихоньку растворяться в этом селе без остатка. Она пообещала, что будет везде – неслышными тенями бродить по улицам, кошачьими глазами следить за детишками, собачьим лаем доносить о неприятностях. Она сказала, что нашла свое счастье, не ошибившись в этом человеке. И перед тем, как полностью растаять, она попросила разрешение изредка приходить к нему в своем привычном облике и разговаривать с ним о селе, работе, приятностях и неприятностях – словом, обо всем, о чем бы только ни пожелал говорить с ней добрый человек. Взамен же она просила, лишь капельку его заботы и участия – чтобы он берег ее душу, что всегда будет в сердце этого человека…
- И он согласился? – В нетерпении спросила я. Передо мной, на живом, красно-желтом экране пламени разворачивалась пьеса имени того доброго человека, пьеса его жизни.
- Да, согласился. И она растворилась в селе. – Закончил этот странный человек, и с довольным видом уставился в потолок, подложив руки под голову.
- Она…превратилась в Душу Села? – Неуверенно предположила я, переводя взгляд с импровизированного телевизора на друга.
- Да, - так просто ответил он; в его волосах запутался блик огонька, и они стали сверкать и переливаться, как какие-нибудь драгоценные камни.
- Но что же она такое увидела в его душе? Он потом разобрался? – Сейчас меня совсем немного тянуло прикоснуться к его волосам, но это был скорее порыв восхищения рассказом, чем порыв на…
- Говорят, он смог понять, что именно заметила в его душе путница, но никогда никому не рассказал об этом. Говорят, что Душа Города сама выбирает себе хранителя. Ведь он действительно стал своеобразным Хранителем первой Души… - Он едва улыбнулся, глядя, как я, задумавшись, закусила губу и теперь настойчиво что-то там проигрывала у себя в голове.
- Но это…всего лишь… сказка? – И широко открыты глаза, потому что в моей сказке просто не могла начаться еще одна сказка…
- Это так называемая Перво-Легенда о том, как появились Души у Городов. Это один из множества вариантов, никем особо не признанный, но более широко известный, чем остальные, - немного неохотно признался Не-Бист. – И что ты скажешь?
- Но ты ничего не рассказывал о крыльях у этих хранителей… - Чуть удивленно отметила я, погружаясь в его темно-синие глаза…
Он рассмеялся тихим мелодичным смехом.
- Это же просто легенда, - сказал он. – Ведь это совсем не обязательно, чтобы все в ней оказалось правдой, ведь так?..
XIV.
Благодарность: девушке, что сидит со мной за одной партой ^^
Сквозь мглистые облака пробилась одна звездочка и стала подбадривать меня своим ярким отсветом. Она шептала мне своим тихим и звонким звездным голоском какие-то слова, иногда срываясь на громкие реплики, но тут же затихала и, переживая, задавала один и тот же вопрос: «С тобой все в порядке?». Но что же я могла ответить на ее переживания, если горло мое горело огнем, и от этого периодически проплывали толстые мглистые мухи прямо перед моим носом. Стоп, а собственно, почему мне так больно? Я же только что лежала на том восхитительном ковре, да и от меня еще пахнет камином и «его» глинтвейном…
Взмахнув свободной рукой, я каким-то чудом умудрилась оттолкнуть от себя это похотливое тело на приличное расстояние. Мужика откинуло от меня, как будто бы из запертого сосуда Одиссея выпустили шквальный ветер, и тот своей силой унес его от меня. Только почему-то его, здорового бородатого мужика, как будто бы приморозило к асфальту, и он не мог сдвинуться с места. Глаза его повылазили из орбит, а по подбородку стекла тоненькая струйка слюны. А я просто стояла возле кирпичной кладки и держалась за саднящее горло рукой. Кричать сил не было, оставалось только злобно глядеть на этого жуткого человека и в такт сорванному дыханию помахивать крыльями…
Стоп! Чем помахивать?!
Так вот почему этот маньяк теперь стоит и с ужасом глазеет на нечто темное за моей спиной? Так вот почему он дрожит так, что даже мне видно, как по нему бегают мурашки размером с кулак?
Я ляпнула первое, что пришло в голову своим гипер-охрипшим голосом и помахала крыльями:
- Бу!!! – в горле провело крупной наждачкой, вызвав поистине адские боли, но реакция этого мужичка того стоила. С воплем «Демоны!!!» он весь как-то сразу сжался в размерах, прижал свои волосатые ручки к груди и обиженно припустил из подворотни. Это было до того забавно, что, даже не смотря на свое несостоявшееся «изнасилование», я плюхнулась на асфальт и стала тихо-мирно хохотать, вспоминая небезызвестный фильм советского производства и гениальнейшую фразу, которая явно вдохновила этого чудаковатого маньяка на поиски нечисти среди своих жертв. Правда, вместо нормального смеха у меня выходили какие-то жуткие звуки, которые и классифицировать-то не возможно, но ведь это совсем другая история, да?
Вот так я и сидела минут двадцать на холодном месте, похихикивая над незадачливым маньяком и наблюдая, как мои конспекты треплет мой личный ветерок от неоформившихся крыльев. Я больше их даже не боялась – ну крылья, ну мои, а что делать-то? И на них даже перьев-то нет. Так, одни какие-то переливчатые потоки темного, сгущенного воздуха по краям, а что у меня за спиной творилось – я даже не представляла. Хотя все же нет, представляла. Там же кладка с белыми нарисованными крыльями. Вот такая вот странная картинка вечером в нашем городе вырисовывалась – сидит себе девушка на полу в позе «Я упала с сеновала, тормозила чем попало», нацепила себе одни крылья, темные, а за ними – еще одни, светлые, видимо, для контраста…
Руки живут отдельной жизнью, и потому сами тянутся до телефона в кармане куртки, а потом нагло подсовывают голове с уже набранным знакомым номерком – мол, разговаривай сама, вот коварные.
Как только слышится усталое «Алло», голос, как оказывается, тот еще предатель, начинает вещать нечто странное:
- Привет, учитель! Представляешь, нам даже с тобой не пришлось идти в тот магазин за крыльями в твоем пустом городе! А знаешь, почему? Ты просто не поверишь – они у меня сами по себе появились! Эй, ты меня слушаешь? Алло!
- Прости, что?.. – в голосе не то что полное недоумение - нотки раздражения напополам с привкусом страха.
- Я… я… - мозг лихорадочно соображает, и единственное, в чем он действительно уверен, прыгает на меня фразой «Что ты несешь, глупая?», - Прости, я, кажется, что-то не то сказала? – весь восторженный адреналин испаряется даже быстрее чем в мгновение ока, оставляя в висках упертого дятла, а в горле – хрипящего зверька неизвестной породы.
- Где ты? С тобой все в порядке? – убила бы за одну только твою догадливость, Бист. Севшим голосом вру:
- Все в порядке.
А в ответ слышу его строгое «Не верю» и чуть позже «Ты где?».
- Шла домой из института, пока на меня не напал маньяк, – в голос вплетается усталое безразличие. Только не говори, что хочешь услышать эту безумную свистопляску с маньяком, учителем-тобой и дорогим Никто?
- Иди на остановку и жди меня там. Я сейчас приеду.
Трубка пищит отбоем. На губах кривится улыбка. Так странно, мой дорогой Бист. Мы не общаемся неделями, а потом ты летишь ко мне первым же рейсом по банальному требованию сиюминутного желания…
Да, но сейчас важнее всего придумать, как спрятать эти крылья. Просто я так случайно подозреваю, что запоздалые пассажиры не особо оценят мое новое воздуховидное приобретение…
На этот раз не стала выкладывать большой кусок... Внимательно слушаю критику.
Я искал тебя… Да, да! В том мире, что какой-то мелкий карманный воришка (обычная «шестерка», какие сотнями ежедневно умирают от холода) вывернул наизнанку, словно карман пальто.
- Он мёртв?
- Да нет – жив…
- Что это?
- Обрывки билета на электричку. Цифры стерты, но я помню, что он счастливый.
- Выброси…
- Он приносит мне удачу! Как тогда…
- Выброси!
Каждый из нас думал о чужом эгоизме, забывая о своём. Мы ждали снега, дождя, картофеля фри в Макдональдсе… И еще Бог весть что. А сами уверяли, что отказываемся от рамок и условий.
Самое страшное из кровотечений – внутреннее, его почти невозможно остановить. Тоже самое и с внутренней борьбой.
- Холодает…
- Вон тот свитер очень неплох. Как раз тот, который может подарить тепло.
- Оранжевый. Да еще и распродажа!
- Бери… Всё равно у тебя гардероб целиком чёрный.
- Мягкий и пушистый…
-Улыбайся…
У нас самое короткое в мире метро… но ведь это лучше, чем бы его не было вовсе… иногда кажется, что я мог бы жить там. Охранят сон поездов и начищать до блеска жетоны.
Возможно я самая открытая в мире книжка.
Только язык придуманный.
Я настолько ребенок. Что пытаюсь вложить тепло в слова. А не в действия… Но они остывают, не успевая дойти до тебя…
- Подойди ближе…
- Зачем? Лучше ты. Под одеялом так тепло. Оно пуховое.
- Хотел сказать, что люблю тебя.
- А?
- Спи, я на работу. Вечером будем вместе топить камин. Оранжевые огоньки…
По дороге я вдруг понимаю, что забыл, где работаю. Хорошо. Кажется, работа мне не нравилась.
По дороге я вдруг понимаю, что меня ограбили. Какая-то мелочь - иголка, платок, потертая денежная купюра, карта московского метро, душа, изорванный билет… встречный.
Я стоял посреди зала станции метрополитена. А вокруг осень. 10 декабря. Кто-то уронил сумку на пути. И жизнь встала.
По дороге я в друг понимаю, что забыл тебя. Кажется, ты купила тот оранжевый свитер.
- Она мертва?
- Вы в морге.
- Отчего?
- Обморожение… Уснула на скамейке. Наркоманка, наверное…
- Жаль.
- Неделя до Нового года. Наконец-то снег… Мой сынишка так рад. Он любит снежные городки.
- Могу я забрать её вещи?
- Свитер на ней был красивый.
- Оранжевый?
- Ну да.
- Тёплый…
- Он мёртв?
- Да нет – жив…
- Что это?
- Обрывки билета на электричку. Цифры стерты, но я помню, что он счастливый.
- Выброси…
- Он приносит мне удачу! Как тогда…
- Выброси!
Каждый из нас думал о чужом эгоизме, забывая о своём. Мы ждали снега, дождя, картофеля фри в Макдональдсе… И еще Бог весть что. А сами уверяли, что отказываемся от рамок и условий.
Самое страшное из кровотечений – внутреннее, его почти невозможно остановить. Тоже самое и с внутренней борьбой.
- Холодает…
- Вон тот свитер очень неплох. Как раз тот, который может подарить тепло.
- Оранжевый. Да еще и распродажа!
- Бери… Всё равно у тебя гардероб целиком чёрный.
- Мягкий и пушистый…
-Улыбайся…
У нас самое короткое в мире метро… но ведь это лучше, чем бы его не было вовсе… иногда кажется, что я мог бы жить там. Охранят сон поездов и начищать до блеска жетоны.
Возможно я самая открытая в мире книжка.
Только язык придуманный.
Я настолько ребенок. Что пытаюсь вложить тепло в слова. А не в действия… Но они остывают, не успевая дойти до тебя…
- Подойди ближе…
- Зачем? Лучше ты. Под одеялом так тепло. Оно пуховое.
- Хотел сказать, что люблю тебя.
- А?
- Спи, я на работу. Вечером будем вместе топить камин. Оранжевые огоньки…
По дороге я вдруг понимаю, что забыл, где работаю. Хорошо. Кажется, работа мне не нравилась.
По дороге я вдруг понимаю, что меня ограбили. Какая-то мелочь - иголка, платок, потертая денежная купюра, карта московского метро, душа, изорванный билет… встречный.
Я стоял посреди зала станции метрополитена. А вокруг осень. 10 декабря. Кто-то уронил сумку на пути. И жизнь встала.
По дороге я в друг понимаю, что забыл тебя. Кажется, ты купила тот оранжевый свитер.
- Она мертва?
- Вы в морге.
- Отчего?
- Обморожение… Уснула на скамейке. Наркоманка, наверное…
- Жаль.
- Неделя до Нового года. Наконец-то снег… Мой сынишка так рад. Он любит снежные городки.
- Могу я забрать её вещи?
- Свитер на ней был красивый.
- Оранжевый?
- Ну да.
- Тёплый…
вторник, 26 мая 2009
Он сто лет уже без зарплаты,
Слушает душевный стриптиз,
Я беру для них «Водар мяты» -
Продавец глядит сверху вниз
Подворотные аристократы
Вцепились в бутылку глазами
Он нетвердо шепчет «Куда ты?
Останься, пожалуйста, с нами»
Я бегу – мне душно, мне больно
Во дворе моем – мир сирени
Успокойся, вздохни вольно,
Пусть касаются губ тени…
Ближе к вечеру горе-сократы
По домам, проклиная всех,
Поползут, пьяны и помяты,
С душой, стремящейся вверх.
Их на пол пути остановит
Манящий ночной ларек
И тоска зашипит, заноет,
Как облитый водой уголек
Далеко за горами Рипейскими
за холодным медузовым морем
спим мы снами гиперборейскими
и в радости дивной тонем
А проснемся – зовем «где Ты?»
Мир напевом звучит неверным
Даже Космос в нем – сигареты
сердце вскрыто ножом консервным
Слушает душевный стриптиз,
Я беру для них «Водар мяты» -
Продавец глядит сверху вниз
Подворотные аристократы
Вцепились в бутылку глазами
Он нетвердо шепчет «Куда ты?
Останься, пожалуйста, с нами»
Я бегу – мне душно, мне больно
Во дворе моем – мир сирени
Успокойся, вздохни вольно,
Пусть касаются губ тени…
Ближе к вечеру горе-сократы
По домам, проклиная всех,
Поползут, пьяны и помяты,
С душой, стремящейся вверх.
Их на пол пути остановит
Манящий ночной ларек
И тоска зашипит, заноет,
Как облитый водой уголек
Далеко за горами Рипейскими
за холодным медузовым морем
спим мы снами гиперборейскими
и в радости дивной тонем
А проснемся – зовем «где Ты?»
Мир напевом звучит неверным
Даже Космос в нем – сигареты
сердце вскрыто ножом консервным
Дали роли в жестокой игре,
Только где справедливость простите?
Почему у Создателя руки в дерьме?
А, для алчных и лживых пути все открыты?
Почему, заковали добро в оковы?
Стерли грани и прочие смыслы,
Для чего создали культ из тела?
На торгах продавая любовь и мысли…
На пьедестале красуется зло,
Пафосом, сражая слепую толпу
Лицемерие сеет злые сомнения,
Скалит, зубы отдается, любому глупцу…
Заигрался Создатель в игру,
У которой давно нет правил.
Миром правит тот, кто ведет войну,
И кто совесть свою на колени поставил.
Только где справедливость простите?
Почему у Создателя руки в дерьме?
А, для алчных и лживых пути все открыты?
Почему, заковали добро в оковы?
Стерли грани и прочие смыслы,
Для чего создали культ из тела?
На торгах продавая любовь и мысли…
На пьедестале красуется зло,
Пафосом, сражая слепую толпу
Лицемерие сеет злые сомнения,
Скалит, зубы отдается, любому глупцу…
Заигрался Создатель в игру,
У которой давно нет правил.
Миром правит тот, кто ведет войну,
И кто совесть свою на колени поставил.